А.М. Цирульникова «Из тайных архивов русской школы. История образования в портретах и документах». Изд. Дело, 2021 г.
(Страницы книги. Публикуются в сокращении)
Министр Александр Васильевич Головнин
В Санкт-Петербурге, в историческом архиве, лежат рукописные записки столетней давности под названием «Для немногих». Из них можно узнать, что думал автор, статс-секретарь А. Головнин о высоком положении министра народного просвещения. «В нем, – заметил он о себе, – никто не нуждается. Никому он не может быть полезен и нужен».
Действительно, а кому он нужен? Что с него можно взять? Примечательно, что этот вывод сделан в золотом XIX веке, в одном из самых культурных правительств России за всю ее историю...
Министерство Народного просвещения Российской империи. Санкт-Петербург
Это были годы знаменитых административных и государственных реформ Александра II. В России появилось новое правительство, собравшее замечательные силы. Известный реформатор армии. Выдающийся юрист. Создатель государственного контроля... Многие знали друг друга по Царскосельскому лицею (послепушкинского выпуска), по службе в канцелярии. Там многие начинали. Сослуживцем Головнина в канцелярии Министерства внутренних дел был автор «Толкового словаря» Владимир Иванович Даль. И другой небезызвестный писатель, Иван Сергеевич Тургенев, служил там же (правда, как утверждали очевидцы, был чиновник неважный, вместо деловых бумаг писал «Записки охотника»).
Было Головнину в ту пору лет сорок. Среди членов правительства, кажется, самый младший. Сын некогда известного морского исследователя, писателя, адмирала. Широко образован – владел пятью языками. Сохранилась единственная старинная фотография – маленький сутулый человек. Внешне очень некрасивый, но симпатичный. Говорили, что ему была свойственна какая-то редкая «утонченная вежливость». Казалось бы, что особенного в тот век, для людей его круга? А вот почему-то запомнилось... Был он сдержан, полностью лишен не только злобы, но раздражительности. О своих политических противниках, которые принесли ему много зла, не позволял себе ни одного резкого, недоброго слова. Если приходилось говорить о ком-то из них официально, в высших учреждениях, в общественных гостиных, всегда выставлял достоинства и молчал о недостатках. Что еще запомнилось? Был трогательно верен друзьям, тверд в убеждениях. Стоило человеку, достойному уважения, сойти с поста, лишиться власти и былого значения, как Головин, напротив, усиливал свое внимание и уважение именно этому лицу.
Водились за ним и странности. Единственный из членов правительства он не носил министерского фрака, даже не имел визитных карточек министра. Не выезжал, почти не бывал на приемах и не принимал сам, объясняя это отсутствием сил и физическим нездоровьем (был болезнен с детства), но многие ему не верили...
Правдивая картина дел и взглядов
Новый министр обратился к людям разных кругов общества, партий и убеждений с предложением дать правдивую картину положения дел. Давно этого никто не спрашивал, и многие откликнулись. В «Журнале Министерства народного просвещения» из номера в номер начали печатать для всеобщего обозрения отчеты, справки по каждому учебному округу и заведению. Посыпались горы предложений, записок, мнений, проектов от русских педагогов, ученых и из-за рубежа. Собралось два тома «Взглядов на высшее образование» (было и на «низшее», но в архиве не нашел). Зашумели учительские съезды, задумались ученые общества. Что Россия, как Россия? В то время в ней строили заманчивые планы: «Предпринимательство и частный капитал – мощные рычаги подъема русской промышленности», «Парламент наподобие западноевропейского», «Конституционная монархия»! Славные планы. А вот как бы построить страну без дураков? Говорят, об этом мечтал даже Николай I, но, как признавался сам, «не нашел прямого сочувствия в семействе». Как это, Россия – и без дураков? С воскресными школами, с публичными лекциями «О мощении дорог», «Об освещении домов и улиц»... Именно тогда открыли первые народные школы. У них было большое будущее. Головнин ездил во Францию, советовался с министром Гизо, автором знаменитого закона о народном образовании. Открыл учительские семинарии, их опыт позже изучали в Германии. Классы русской стенографии для приготовления публичных присяжных. Школы аграрные, ветеринарные – для выходцев из народа, которые должны были заменить «нынешних знахарей и коновалов». (Кто его знает, вдруг бы и заменили!)
Все это намечалось в будущем. А тогда Головнин был увлечен настоящим. Так же, как в Морском ведомстве, провел реформу чиновничьего аппарата. Заменил окружных попечителей-генералов известными педагогами. Упразднил в Министерстве просвещения цензуру и подготовил закон о свободе слова...
В соответствии с потребностью жизни. В согласии с предначертаниями государя. В единстве с правительством, члены которого заявляли то же самое, с этим шли на общественные преобразования, к этому призывали. Но тут стало выясняться, что по каким-то причинам предложения министра Головнина почему-то не находят сочувствия и поддержки в правительстве и других высших учреждениях. Более того, вызывают явные препятствия и противодействия. Головнин не видел в этом тайных козней и объяснял просто: разномыслием.
Министр народного просвещения Александр Васильевич Головнин
«Случаи разномыслия Головнина с прочими министрами и в высших государственных учреждениях».
Первый такой случай произошел буквально сразу после вступления его в должность министра. В январе 1862 г. в Зимнем дворце в присутствии государя собралось совещание. Министр юстиции доложил свое мнение о необходимости наказать студентов университетов за беспорядки. А для этого предложил разбить студентов на разные категории и каждой установить свой тип наказания.
Предложение министра юстиции показалось логичным, и все согласились. Один министр просвещения Головнин выступил против. Он сказал, что даже более строгое наказание в судебном порядке студенты воспримут более спокойно, чем это несправедливое, без суда. И как же можно, удивился он, поступать так с учащимися, когда их учат, что без суда никто не наказуется в благоустроенном обществе? «Все эти аргументы, – записал Головнин, – произвели на присутствующих весьма дурное, неприятное впечатление». Почему? Очевидно, что тут проявилось какое-то разномыслие...
В другой раз Головнин выступил в правительстве в защиту педагогов. Дело вообще было смехотворное. Профессорам, заботам которых вверяли тысячи молодых людей, не доверяли получать без цензуры из-за границы периодические издания. Головнин заметил, что такое недоверие обидно для профессоров. Чтение этих изданий в наш век составляет необходимость образованных людей. К тому же, бывая за границей, профессора и так все читают... «С мнением Головнина согласился только один член Комитета министров, а прочие заявили, что не находят нужным давать особые права профессорам, в то время как даже высшие государственные сановники, коим следить за ходом политических дел и общественного мнения более необходимо, и то такими привилегиями не пользуются...» И правда. Но тут хоть какое-то основание для разномыслия. Ведь иной раз дело не стоило выеденного яйца. Всем министрам было очевидно, что это так, однако министр просвещения предлагал то же самое и проигрывал. Почему он все время проигрывал? Шел против общего мнения, направления? Не в этом дело. Сговорись он предварительно с тем, другим членом кабинета, попроси поддержки и сам поддержи, когда надо, прошло бы его мнение. Но он был всецело увлечен своим делом. Не сговаривался. Не поддерживал обычных, товарищеских отношений между министрами.
А ведь на этом все построено, этим все определяется. Не высшими политическими соображениями, а тем, в каких личных отношениях находится министр просвещения, положим, с министром финансов. От этого зависит состояние народного образования. Поэтому ему отказывали. На учебники для народных школ. На гимнастические упражнения для подрастающего поколения. На новый телескоп. Или на экспедицию для исследования российских владений по островам и берегам восточного океана...
Случаи разномыслия встречались все чаще. И самое грустное, замечал Головнин, что государь всегда принимал мнение противоположной стороны и все это видели. Министр просвещения оказывался в одиночестве. Почему? Может быть, другие министры были необразованны? Маловероятно. Имели иные убеждения, принципы – положим, он за просвещение, за свободу, за прогресс, а они – против? Нет. Кто же против прогресса! Просто одни министры могли делать нечто такое, а он не мог. Скажем, допустить гласность и преследовать за критику. А именно на него накинулись газеты, которым Головнин дал свободу слова.
Чего он еще не мог? Читать доносы. Сжигал их не распечатывая. Пользоваться услугами тайных агентов, перлюстрацией – выписками из чужих писем, чем занималось тогда III отделение Его Императорского Величества Канцелярии, дабы узнать образ мыслей, настроения и действия подданных империи. Было это в то время (впрочем, как и в другие) в России делом обыкновенным, многие министры этим пользовались. И даже государь. «И это тоже ляжет черным пятном на блестящую историю великих преобразований, которые стяжали безусловную славу императору Александру Николаевичу», – записывает министр просвещения Головнин. Но тут же себя останавливает: «Не надобно искать пятен в солнце».
У него была редкая даже в XIX веке черта: стараться не судить других
Новый, 1867 год в своих записках он начал с молитвы: «Даруй мне среди моя прегрешения и не осуждати брата моего». Или по-другому, со свойственной ему математической точностью выражения: « Критиковать других легко, но вряд ли подобная критика может быть сколько-нибудь основательна и справедлива, ибо мне не известны все обстоятельства, все понудительные причины их действий, и потому я произношу суждение на неполных данных. Критиковать себя очень трудно, ибо самолюбие прокрадывается в самое осуждение собственных действий и приходится вспоминать поговорку: «Унижение паче гордости».
Размышляя над его ошибками, можно прийти к выводу, что Головнин просто взялся не за свое дело. Ведь ясно же, что у него полностью отсутствуют главные, известные нам качества политика, государственного деятеля. Способность приобретать политических друзей, сбивать «команду». Умение припугнуть, пригрозить, вмешаться в действия других ведомств (дабы в твое не лезли). Не уступать ни в чем, спорить до хрипоты по вопросам второстепенным. Негодовать на неисполнение своих законных требований. Жаловаться государю, делать обиженную мину, шептать на ухо... – вот верный, испытанный путь к победе.
Однако министр просвещения Головнин делает из разбора своих действий другой вывод. Тоже странный для государственного деятеля. Главное упущение, ошибка в том, говорит он, «что, будучи на стороне истины, не умел доставить ей торжество, не умел выставить ее в том виде, при котором отрицание оной было бы совершенно невозможно...».
Разумеется, видя постоянное недоброжелательство и недоверие, он понимал, что его могут освободить в любой день (поэтому, кстати, и не заводил визитных карточек министра). Друзья говорили ему: «Любезный друг, побереги себя, уходи...» Но Головнин поступался самолюбием, потому что хотел довести до конца несколько дел, которые считал важными. И за четыре с половиной года (пятьдесят два месяца, как сам высчитал) кое-что успел. Государственные расходы на образование выросли в России вдвое и стали, пусть ненадолго, самыми крупными в Европе. Получили автономию и поддержку университеты. Сто двадцать одаренных молодых людей, кандидатов на разные кафедры, были отправлены учиться за границу, и через десять – пятнадцать лет загорится созвездие имен – Менделеев, Мечников, Тимирязев, Ключевский...
Увольняя министра просвещения Головнина, государь сказал, что вполне ценит его намерения и усердие и ни в чем не может упрекнуть, но против него сильно возбуждено «общественное мнение», и что бы он ни делал, все истолковывается в дурную сторону. «Теперь, – сказал государь, – нужны люди новые».
© Публикация журнала "Монтессори-клуб".
