Французы ветрены - были и будут!
Француз, который жил долго в России и возвратился в свое отечество, публикует оттуда в московских газетах (В первых номерах декабря месяца 1801.), что он близ Парижа завел пансион для русских молодых дворян и приглашает родителей отправить к нему из России детей своих на воспитание, обещая учить их всему нужному, особливо же языку русскому!
Живучи в уединении, я не знаю, что другие подумали о таком объявлении. Мне кажется оно более смешным, нежели досадным: ибо я уверен, что наши дворяне не захотят воспользоваться благосклонным предложением господина N. N. Французы ветрены - были и будут! Снисходительный человек во многом извиняет их легкомыслие. Иначе как вздумать, чтобы родители в Отечестве нашем не имели способов воспитывать детей и могли безрассудно удалить их от себя, забыть священный долг свой и вверить судьбу юных сердец чужому, неизвестному человеку? Мы готовы платить французам или другим иностранцам за уроки в их языках, которые нужны для благородного россиянина и служат ему средством просвещения: у нас есть деньги! Но у нас есть и рассудок.
Нам, для государственного счастия, не надобно ни французов, ни англичан!
Мы знаем первый и святейший закон природы, что мать и отец должны образовать нравственность детей своих, которая есть главная часть воспитания; мы знаем, что всякий должен расти в своем Отечестве и заранее привыкать к его климату, обычаям, характеру жителей, образу жизни и правления; мы знаем, что в одной России можно сделаться хорошим русским - а нам, для государственного счастия, не надобно ни французов, ни англичан!
Пусть в некоторые лета молодой человек, уже приготовленный к основательному рассуждению, едет в чужие земли узнать европейские народы, сравнить их физическое и гражданское состояние с нашим, чувствовать даже и самое их превосходство во многих отношениях! Я не боюсь за него: сердце юноши оставляет у нас предметы нежнейших чувств своих; оно будет стремиться к нам из отдаления; под ясным небом южной Европы он скажет: хорошо, но в России семейство мое, друзья, товарищи моего детства! Он будет многому удивляться многое хвалить, но не полюбит никакой страны более Отечества.
Человек может иногда ненавидеть землю, в которой он жил долго; но всегда, всегда любить ту, в которой воспитывался: истинная любовь важна для отцов семейства и понятна для всякого разума!
Впечатления юности всего для нас любезнее, подобно как самый простой весенний цветок радует нас более пышной летней розы
Место, которое напоминает человеку первые действия сердца и разума его, будет для него приятнейшим местом на свете. Если отец пошлет десятилетнего сына своего на пять или шесть лет в чужую землю, то чужая земля будет для сына отечеством: она даст ему первые нравственные, сильные чувства, и сама натура привяжет его к ней милыми, неразрывными узами. Возраст отрока есть развитие нравственности и души; от 10 до 15 лет решится судьба нашей жизни и чувствительности.
Когда благоразумный человек надолго едет в какую-нибудь землю, то он старается заранее узнать ее обычаи, если не делом, то хотя воображением привыкает к ним, зная, что непривычка к образу мыслей и жизни тех людей, с которыми нам ежедневно быть должно, производит для нас многие существенные неприятности. А сын мой, которому определено жить и умереть в России, поедет образовывать душу свою во Францию? Ему надобно знать русских, с которыми у него одно гражданское и нравственное счастие: а я пошлю его к французам.
Положим, что все европейские народы с некоторого времени сближаются между собою характером; но различие все еще велико и навсегда останется в свойствах, обычаях и нравах, происходящих от климата, образа правления, судьбы наших предков и других причин, еще не изъясненных философами.
Господин N. N., учредитель парижского пансиона, скажет нам: «Вы должны согласиться, что человек еще важнее гражданина: а человек может лучше образоваться во Франции, нежели в России». Первое справедливо; на второе не согласимся.
Мы уже, слава богу! не варвары; у нас есть все способы просвещения, какие только могут найтись во Франции; и там и здесь учат одному, по одним авторам и книгам. Сам французский язык можно в Петербурге или в Москве узнать так же хорошо, как в Париже; положим, что и не так хорошо; но некоторые совершеннейшие его оттенки награждают ли за нравственный и политический вред чужестранного воспитания?
Кто не знает своего природного языка, тот, конечно, дурно воспитан, хотя бы знал наизусть и все книги браминов
Природный язык для нас важнее французского; а господин N. N., несмотря на свое милостивое обещание, не выучит детей наших в Париже говорить так хорошо по-русски, как они здесь выучатся. Питомцы его, через 6 или 7 лет возвратясь в Россию, стали бы терзать слух наш варварскими своими фразами; они сказали бы нам: «Мы говори язык свой; мы знаем математики; мы представляем наши почтения согражданам» (Такие фразы слыхали мы от русских французов. Некоторые из них утверждают даже, что наш язык не имеет правил. Несчастные!). А сограждане назвали бы их глупцами, невеждами, дурно воспитанными людьми: ибо кто не знает своего природного языка, тот, конечно, дурно воспитан, хотя бы знал наизусть и все книги браминов; они сказали бы сим полугаллам: «Зачем вы к нам приехали? Зачем не остались во Франции? Мы не признаем вас земляками своими; вы недостойны называться русскими, которые гордятся языком Святослава, Владимира, Пожарского, Петра Великого. Вы не имеете Отечества: ибо и самые французы, несмотря на то что вы прекрасно даете чувствовать немое Е, не признают вас французами!..»
И добродушные родители, лишив себя неизъяснимого удовольствия видеть на лице и в душе милых детей расцветание красоты физической и нравственной, вместо благовоспитанных людей увидели бы в них французских обезьян или попугаев, которые наименовали бы им всех парижских актеров, а не умели бы с чувством произнести священного имени России, отца, матери и сограждан!
Но я, подобно славному рыцарю Дон Кихоту, сражаюсь с ветряными мельницами, принимая их за исполинов. Конечно, никто из благоразумных дворян российских не подумает отправить детей своих в пансион к господину N. N., над которым, без сомнения, и французы смеются.
Печатается по изданию: Карамзин Н. М. Странность // Вестник Европы, 1802. № 2. Ч. 1. С. 52-57. Впервые опубликовано в журнале «Вестник Европы». Статья подписана О. О. Вошла в Полное собрание сочинений Н. М. Карамзина (изд. Смирдина. Спб., 1848. Т. 3. С. 606).
